Одно из самых ранних музыкальных воспоминаний детства – мы жили в Фергане, отец привез из командировки патефон и два десятка грампластинок классической музыки. Он очень любил оперу. Там были пластинки Козловского: ария Рудольфа из «Богемы», ария Вертера, рассказ Лоэнгрина, Песня Индийского гостя из «Садко». Я эти пластинки очень часто «крутил», знал наизусть и до сих пор помню каждую интонацию певца».

Конечно, тогда невозможно было себе представить, что через много лет я буду записывать с Иваном Семеновичем этот рассказ Лоэнгрина... Когда мы впервые встретились, я уже знал от старших коллег, что работать с ним трудно, что он очень требователен к звукорежиссерам и больше двух дублей не делает.

Мое отношение к Козловскому как к великому артисту сложилось в детстве, несмотря на то, что я не принадлежал к поклонникам теноров – мне более близки были низкие мужские голоса – басы, баритоны. А когда я стал работать с Иваном Семеновичем, не мог не восхищаться им – не только его мастерством вокала, но и исключительной художественной отдачей в отношении к музыке. Ведь он самоотверженно посвятил искусству всю свою жизнь.

Когда мы начали первую совместную запись – не помню сейчас, что это было, – мне показалось, что он мог спеть лучше. Я высказал свои соображения, но Иван Семенович не счел их убедительными: «Вечно вы, фоники (так когда-то давно называлась профессия звукорежиссера), хотите записывать много дублей». Я, молодой звукорежиссер, конечно, не посмел настаивать. Но потом, слушая материал, Иван Семенович с сожалением заметил, что кое-что звучит не так хорошо, как могло бы.

Я напомнил ему, что это как раз те места, о перезаписи которых я просил, и добавил, что моя просьба была вызвана только желанием сделать как можно лучше – я ощущал, что у солиста такая возможность была. С тех пор у нас никогда не было дискуссий на эту тему – все мои пожелания Иван Семенович выполнял, и это многих удивляло.

Мы с Иваном Семеновичем работали много, особенно на записях с концертов. Это особенно сложно, ведь в концерте микрофон не переставишь и дубль не попросишь, разве что можно предложить при «бисах» спеть неудавшийся номер. На концерте звукорежиссер должен быть максимально готовым к записи: знать все особенности исполнителя, его манеру звукоизвлечения, партитуру аккомпанирующего оркестра и т.п.

Кстати, Иван Семенович, привыкший работать со старой микрофонной техникой, как правило, просил поставить микрофон близко, что плохо отражается в записи. Чтобы его не огорчать, я выполнял его просьбу, но этот микрофон не включал, а использовал другой, установленный дальше.

Я не знаю двух исполнителей, с которыми можно было бы работать одинаково. Каждый большой музыкант – это серьезная проблема для звукорежиссера. Нужно тонко чувствовать психологию, эмоциональное состояние артиста, потому что иногда можно обидеть одним неосторожным словом и тем самым свести результат записи к нулю. Иван Семенович придавал очень большое значение обстановке на записи, его смущали посторонние люди, разговоры, раздражал запах духов. Каждый человек имеет какие-то свои привычки, и нужно стараться создать для артиста комфортные условия для воплощения творческой задачи.

Для Ивана Семеновича она всегда была ясна. Он приходил на запись абсолютно подготовленным, точно представлял, чего хочет, и было ясно, что он готовился к записи так же тщательно, как и к концертным выступлениям. Иногда его пожелания даже превышали наши возможности. Он, например, заинтересовался процессом понижения высоты звука с изменением скорости: «Хорошо бы записать «Фауста», где я спел бы и Мефистофеля, если бы вы могли так изменить голос». Но я показал, что могло получиться, и естественно, от этой идеи отказались.

Иван Семенович сложился как певец в пору, когда оперно-вокальное искусство в нашей стране было в самом расцвете. Целая плеяда замечательных вокалистов украшала репертуар Большого театра, но очень не многим удалось надолго сохранить творческую форму.

Козловский пел в то время много, но своим отношением к голосу, как к очень дорогому инструменту, который нельзя ни почистить, ни заменить, ни реставрировать, сумел сохранить его на долгие годы. Трудно даже представить себе, что записи, которыми все восхищаются, сделаны певцом в возрасте 70-80 лет.

Последняя наша совместная работа – опера С. Монюшко «Галька» с солистами и оркестром Большого театра (дирижер И.Б. Гусман). К сожалению, по непонятной причине эти пластинки не были изданы. Во время этой записи огромное внимание Иван Семенович уделял верхнему «ля» в партии Йонтека. Мы сделали несколько дописок этого места для идеального и максимально продолжительного звучания этого «ля». Но случилось так, что этот вариант оказался стертым. Когда Иван Семенович пришел слушать смонтированную оперу, он сразу остановил прослушивание: «Это не то “ля”!» Мои ассистентки-монтажеры, присутствовавшие на прослушивании, замерли. «Иван Семенович, извините пожалуйста, произошла техническая накладка и тот вариант, над которым мы трудились, оказался стертым», – сказал я. Пауза… Потом: «Спасибо, Игорь Петрович». – «За что?» – «За то, что сказали правду, а не стали уговаривать, что это тот самый вариант. Ничего, вызовем оркестр и сделаем дописку».

Некоторые оперные партии неразрывно связаны с именем Козловского, прежде всего это Юродивый, Лоэнгрин, Вертер, Фауст, Индийский гость – да все не перечислить! А камерное исполнительство… Романсы русских композиторов («Средь шумного бала»), циклы Шумана, «Любовь поэта» с К.Н. Игумновым, Бетховен, Бриттен… Широта его музыкальных интересов была беспредельна.

Я работал в Большом зале консерватории довольно часто и на каждом интересном концерте обязательно видел Ивана Семеновича на его излюбленном месте в директорской ложе. Причем Козловский посещал не только концерты известных артистов или знаменитых коллективов, но и выступления творческой молодежи, программы молодых композиторов. Иногда он звонил мне домой после концерта, чтобы обменяться впечатлениями, обсудить прослушанное.

Специфическая манера пения Ивана Семеновича выработана, вероятно, им самим. Можно с ней соглашаться или не соглашаться. Кроме того, я знаю музыкантов, которым не нравятся его ферматы, замедления, нюансы. Но Козловский так выражал свое «я», его вокальное мастерство позволяло ему реализовать все свои замыслы. При этом чрезвычайно высокую требовательность Иван Семенович предъявлял не только к вокальной стороне исполнения, но и к слову, к смыслу, к образу.

Репертуар его, в основном, складывался из партий романтического плана. В конце своей творческой деятельности Козловский получил возможность исполнять русскую духовную музыку, что раньше было почти исключено (правда, в 1965 году ему все же удалось спеть четыре номера из «Всенощной» С. Рахманинова с хором А. Юрлова, а я этот концерт записал, но издан он был только через много лет). Иван Семенович всегда мечтал об этом, и не только потому, что был верующим человеком – духовная музыка была для него неотъемлемой частью мировой культуры.

Любовь и преданность Ивана Семеновича искусству была беззаветна, а требовательность к себе – беспредельна. Он всегда выходил к слушателям в в идеальной творческой форме, абсолютно подготовленным, и щедро делился с ними своими чувствами, настроением, любовью.

Настоящие художники редко бывают счастливыми людьми, потому что творчество бесконечно, но судьба у Ивана Семеновича счастливая – он был очень популярным артистом, его знали, любили и уважали, а он стремился еще что-то сделать на сцене.

Вокруг него было много людей. Он стольким помогал, что трудно себе представить.

А я счастлив, что мне довелось работать и общаться с этим выдающимся артистом и человеком, что я смог сохранить его голос для многих тысяч любителей музыки.

И. Вепринцев